«Нормальные у нас закончились в 23-24 году»
Интервью сбежавшего капитана российской армии — об «обнулениях», вымогательстве и шашлыке в госпиталь за 30 тысяч рублей
13.11.2025
«Нормальные у нас закончились в 23-24 году»
Интервью сбежавшего капитана российской армии — об «обнулениях», вымогательстве и шашлыке в госпиталь за 30 тысяч рублей
Олег Миллер получил повестку в 55 лет — и придя в военкомат, он сразу подписал контракт. В армии он сначала получил звание капитана и должность начальника штаба медицинского батальона, а потом — уголовное дело и федеральный розыск. Сейчас он находится в безопасном месте. В интервью Центру «Досье» сбежавший капитан описал будни российской армии: новых контрактников, которых он называет исключительно «сбродом», и поставленные на поток схемы вымогательства.
Про то, как Олег оказался в армии
— В 23-м году, в декабре, по-моему, повестка пришла. Ну, я думаю, на фига мне это надо, не хочу я ни в какую войну идти, Новый год рядом вообще!.. Не пойду я. Прошел Новый год, после Нового года опять повестка пришла, потом, по-моему, приходили. Я еще в группе состою бывших артушников выпускников артиллерийского училища × , группа своя закрытая. У нас там все на патриотизме. Если родина зовет, надо идти. Пошел я в военкомат, о чем жалею до сих пор.
— Вы кадровый военный, вы окончили военное училище, у вас есть военно-учетная специальность. Когда идет война, есть шанс, что вас призовут. Вы про это думали?
— Понимаете, когда началась война, меня не волновало, что меня заберут. Это уже потом, когда там подняли возраст призывной у офицеров… Особо я не переживал, что меня дернут. Я был спокоен. До того момента, как пришла повестка. Когда я пришел в военкомат, мне контракт подмахнули. Говорят, вот на базе бригады в Тоцком село в Оренбургской области × формируется дивизия новая.
В феврале, еще помню, такая метель была, градусов 25 было. Где-то половина пятого утра было. Поезд пришел на станцию Тоцкое. Я вышел из поезда, думаю: куда я приехал, зачем, для чего вообще я сюда приехал? Вообще не понимаю, учитывая, что в последний раз я форму надевал 30 лет назад. Через час только попал в эту 27-ю дивизию. Подъехал к КПП, зашел свободно, ни документов, ничего не спрашивали. Спросил, кто главный, мне показали, я подошел, говорю: вот я прибыл, — и он на меня таким матом: ты что, ты куда приехал, ты не умеешь обращаться, ты военный или кто. Таким трехэтажным матом. Я на него смотрю и думаю, втащить бы тебе, думаю, между глаз! Ну я 30 лет не был в армии. У нас тогда в Западной группе войск — даже нас когда вывели — вообще по-другому все было. Здравия желаю. Не было вообще такого отношения к людям, как сейчас.
— Получается, когда-то вы служили в Западной группе войск?
— Да, в Западную группу войск я попал в 1990 году. После военного училища. Служил под Лейпцигом. Там зарплата шла и в валюте, и в рублях. Тогда у нас СНГ было, в стране ничего не было вообще. Поэтому максимально все хотели там задержаться. Но в 1994-м нас вывели.
— А как вы оказались в медицинском батальоне? Вы же не связаны с медициной.
— Наша дивизия формировалась на базе бригады. Пока я там находился, три или четыре дня в этом кубрике, приехал начмед группировки, поговорили с ним, он говорит: «Ты вроде нормальный, адекватный. Пойдем к нам?» Я говорю: я не медик. Он говорит: ну и что, у нас начальник штаба, майорская должность, свободная.
— Она свободная, потому что это все вновь формируется?
— Да, вообще ничего не было.
— Вы оказались в этой новой дивизии в Тоцком. Ваше первое впечатление от армии было не очень?
— Сброд. Ну честно скажу, сброд. Я видел людей, которые к нам приходили в медицинский батальон. По большому счету, нормальных там не было. А что уж говорить о штурмовых подразделениях, каких-то полках там… Там вообще сброд один.
— Что значит сброд?
— Алкоголики, наркоманы, преступники… Прямо сброд. Я не знаю вообще, для чего их брали. Потом уже, когда год прошел, полгода, стало понятно, когда дивизию сформировали, отправили за ленту, начали отправлять подразделения, начались боевые действия дивизии. Уже стало понятно, что людей просто в мясорубку отправляют.
— Вы попали в 27-ю мотострелковую дивизию. Она существовала еще в советское время, в 2009 году была расформирована, а в 2024-м — вновь сформирована. Почему, зачем нужно было формировать новую дивизию?
— Там раньше с 2009-го по конец 2023-го × была бригада, но от нее ничего не осталось. Ни техники, ни людей. Поэтому заново набрали людей. Наша дивизия пошла в ДНР. Селидово, все вот эти дела. Скоро, наверное, я говорю, с такими потерями уже на базе нашей дивизии будут новую формировать. Потому что людей уже не хватает катастрофически.
— А как долго формировалась дивизия?
— Где-то с февраля по апрель 2024 года — примерно четыре месяца. Там набралось примерно 28 тысяч человек, у меня был доступ к списку, полному составу дивизии.
— Сколько примерно человек — из этих 28 тысяч — сейчас погибло?
— Этого я не знаю, но могу сказать: из ста человек, кто идет в бой, возвращаются только 10–20. То есть в штурмовых полках потери очень большие. А в артдивизионе, зенитном дивизионе — потери намного меньше. Но штурмовые полки постоянно обновляются. Люди погибают, пропадают, поэтому каждую неделю идет пополнение. При мне каждую неделю 50–100 новых человек уходило. Такие цифры постоянно звучали на совещаниях дивизии — что такое пополнение нужно. При этом качество военнослужащих, которые уезжали, оно все хуже и хуже становилось. В последние месяцы практически там полупьяных, полухромых запихивали. Лишь бы поставить галочку. Дали приказ 50 человек отправить — 50 отправили. А какие там люди…
Взять тех же штурмовиков. Во-первых, это прямо деды. Я себя молодым не считаю, но там реально деды. Во-вторых, алкоголики-наркоманы в основной своей массе. Понятно, что я видел больше свой медбат, чем полки, но этих я видел на построениях дивизии, например. Как бы сказать, чтоб не обидеть россиян? Лица, обделенные интеллектом, и по ним видно, что ребята злоупотребляют алкоголем. Нормальные у нас закончились, наверное, в 23-24 году. У нас в 23-м году шли лучшие из худших. А сейчас уже идут даже не худшие из худших, а кто остался из худших.
— Вы говорите, каждую неделю нужно было отправлять на фронт 50–100 новых человек. Это новые контрактники, получается?
— Не только. Если не хватает контрактников, то можно кого-то из раненых отправить. Недолеченных. Либо срочников заставляли подписать контракт.
Про будни в армии
— Несколько человек у нас погибли при тренировках. Приходит контрактник, его переодели и на полигон отправляют стрелять. А поскольку контингент приходит очень интересный — алкоголики-наркоманы… Тяжело достать вот этот допинг, которым они там увлекались на гражданке, резко все обламывается им — они стали пакетами Red bull и другие энергетики лопать. И у нас несколько человек умерли прям. В окопе. Не на войне, а в Тоцком на полигоне. Когда их учили стрелять и кидать гранату, они померли там. Потом уже запретили вообще в магазинах продавать военным. И на СВО вообще запретили. Приравняли к наркотикам.
— А алкоголь есть на СВО?
— Еще бы! Но очень дорого. Не скажу, сколько стоит на ЛБС линии боевого соприкосновения, то есть на передовой × , скажу за свой госпиталь. Там у водки были космические цены. 350 человек, допустим, лежит в госпитале. Я их называл «350 миллионеров», потому что некоторым уже что-то выплатили, некоторые не в первый раз, некоторые второй раз. Лежат вот эти раненые, которые 3–6 месяцев нормально не мылись, не ели, не пили, женщину не видели. Медсестры ходят, пусть они там не красавицы, но вечером они превращаются в гейш. И те же медсестры приносят водку — по пять тысяч рублей за бутылку. Госпиталь в Червонопартизанске, это глубокий тыл, ЛНР, но выйти из госпиталя раненым нельзя, вот они и платят. Шашлык, кстати, заказывают себе в госпиталь за 30 тысяч рублей в среднем.
— Какие зарплаты у военных?
— Лично у меня должностной офицерский оклад — где-то 100–110 тысяч. Это когда в России нахожусь. Если пересекаю границу, то есть ленточку, как говорят, плюсуются боевые за каждый день. У всех по-разному, но примерно плюсуется от 170 до 300 тысяч. Кто на боевые задания ходит, там еще плюсуются эти боевые.
Минимальная зарплата у контрактника, пока он в России, — примерно 40–60 тысяч в месяц. И за лентой плюсуется от 170 до 200 тысяч.
Про вымогательство
— Но тут еще важно понимать: среднестатистический контрактник, рядовой — его начинают обдирать с самого начала. Это, скажем так, горячие пирожки. Еще необстрелянные, необтертые. Вот контрактник пришел новый, ему приходят деньги. В каждом регионе свои выплаты, где-то доходит до 2 млн рублей. Это единовременные выплаты. Ты контракт подписал — тебе на счет сразу падает от 600 тысяч до миллиона рублей. Он еще автомат в руках не держал, а деньги на карту уже пришли. И ему тут же говорят: ты сейчас сдохнешь, если деньги не отдашь эти. Он не отдает — и вперед, на амбразуру.
Либо заплати — и не пойдешь туда [на боевое задание]. В нашей дивизии — не помню, в каком полку — просто офицеры застреливали рядовых. Их посадили, правда. Стреляли просто. Пин-код не говорил — он его пристрелил. Я это знаю, потому что это обсуждалось на совещаниях, куда я ходил. Не в бою солдаты погибли, а задвухсотили сами же.
Случаи вымогательства или убийства своих же — на сленге военных это называется «задвухсотить» или «обнулить» — в 27 дивизии уже известны, обратили внимание в «Досье». В недавнем исследовании издание «Верстка» называет пятерых офицеров дивизии, причастных к убийствам собственных солдат. Например, это командир 506 мотострелкового полка с позывным «Анкер». Предположительно, он приказал «обнулить» двух своих военнослужащих. А ютуб-канал «Гулагу-нет» ранее публиковал слитые радиопереговоры Анкера. Явно пьяный, командир полка требует не спасать военнослужащего с позывным «Технолог», если того ранят.
«Группа эвакуации, если эта тварь Технолог „затрехсотится“, его не вытаскивать, пускай истекает кровью», — орет в рацию Анкер, сдабривая речь большим количество нецензурной лексики.
В «Досье» раскрыли личность Анкера — благодаря предоставленным Олегом документам и его источникам в дивизии. Речь идет о 42-летнем полковнике Альберте Равильевиче Булатове. Недавно тот, кстати, дал интервью пропагандисту Владимиру Соловьеву, рассказав, что имеет Орден мужества и другие госнаграды.
Ютуб-канал «Гулагу-нет» публиковал другие обращения военнослужащих 27 дивизии, где те также рассказывали о вымогательствах, избиении солдат и снятии наличных денег с карточек погибших.
В своем батальоне Олег некоторое время исполнял обязанности начальника госпиталя в оккупированном Червонопартизанске, в так называемой ЛНР. Он рассказывает, что лично видел, как вымогают деньги у раненых, лежащих в этом госпитале.
— Как говорится, боженька велел делиться. Поэтому если ты себя плохо ведешь и денежек не даешь, то никакой справки ты не получишь и выплаты не получишь, и уедешь ты максимально быстро назад на передовую.
Это я говорю про справки о ранениях. За легкое полагается 1 млн рублей, за тяжелое — 3 млн. Плати деньги — получишь справку. Миллион плати — получишь три. Ну, получишь два, миллион отдашь. Находят деньги. Захочешь — найдешь. Родители привозят, переводят.
— То есть они подходят, говорят: «у тебя, Вася, скоро выписка, ты хочешь получить деньги за ранение. Мы тебе дадим справку, но ты нам должен»?
— Не, не так все. Все вообще не так выходит. Просто ему говорят: «Ты не получишь, у тебя ранение не такое просто. Оно не подходит под эту выплату». Ну, начинает уговаривать: давайте выпишем, может?.. Человека просто подводят к тому, что он сам начинает предлагать деньги.
Есть еще другая категория раненых, раненые в кавычках, в обратную сторону — у него не тяжелое ранение, а легкое, но он хочет, чтобы его оформили тяжелым. Просто даже при мне… Мне по рации говорят: тут лейтенант молодой, он отказывается в госпиталь, хочет назад в часть уехать. Я говорю: интересный вопрос! Раненого привезли — а он лечиться не хочет! Выздоровел по дороге, что ли? Спускаюсь вниз, стоит парнишка такой худенький. Я говорю: а где ранение? Я говорю: что ты какой-то не раненый вообще! Да мне в руку, у меня уже третье ранение такое. Я говорю: а что не ложишься в госпиталь к нам? Да я у себя в роте там справку выпишу. То есть в каждом подразделении — в полках — свои медицинские роты есть. Там вообще идет поток.
— Получается, бизнес заключается в том, чтобы легко раненных перевести в тяжелораненых и обмануть российский бюджет?
— Легко раненных в тяжелораненых и своих каких-то людей. Вот я этого лейтенанта увидел — третье ранение. То есть он 6 млн уже получил, справку ему выписывают, еще 3 млн получит — итого 9 млн. Естественно, он там делится. Это уже прям идет — ОООшка какая-то получается прям.
— Выглядит в этой схеме пострадавшим, честно говоря, только российский бюджет.
— Здесь? Да, российский бюджет. Когда легкий в тяжелого — да. А когда тяжелый в легкого, это… Когда из тяжелораненого деньги вымогают, и он получает как легко раненный, грубо говоря.
Еще у меня был случай. К раненому родственники приехали чуть ли не с Дальнего Востока. Две женщины пожилые. Спускаюсь вниз — они плачут стоят. Вот, мы знаем, что брат наш у вас. Можно мы с ним встретимся? Дед, я не знаю, сколько ему лет… Еле идет, там его под руки ведут. Плачут, меня за руки берут, говорят: отпустите его, отправьте его в Россию куда-нибудь. Ему сейчас за ранение деньги придут, мы вам отдадим все деньги. При чем здесь деньги? Я не могу ничего сделать, он контракт подписал! Я к тому говорю, что люди, которые там побывали, которые это все видели, они любые деньги отдадут, чтобы оттуда уехать.
— А вы что-то знаете про какие-то военные преступления, которые, допустим, совершали военнослужащие вашей дивизии или те, кто лечился у вас в госпитале?
— Преступления — вот, что некоторые офицеры «обнуляли» контрактников?
— Это преступления против военных. А я имею в виду преступления против мирных жителей или против солдат противника.
— Хм… Нет, не могу такого сказать, не знаю я. Раненых у нас украинских не было. Я слышал, что… Но, знаете, это было все показушное — вот эти дела, наши спасают украинского раненого. На самом деле никто никого там не спасает. Уж если там свои своих «обнуляют».
Про то, что спустя полгода после бегства Олега из России его так и не исключили из некоторых чатов дивизии
Олег показывает телеграм-чат с названием «Пятерочка» — отсылка к супермаркету. Это чат службы РАВ 27-ой дивизии, то есть ракетно-артиллерийского вооружения. По сути, это чат военных снабженцев.
— Почему «Пятерочка»? Ну, конспирация. Тут боеприпасы, вооружение дивизии обсуждают.
— А почему вы, человек из медицинского батальона, состоите в этом чате?
— Потому что я РАВист. В медбате тоже вооружение есть. Пусть там автоматы — но они тоже на учете все. А в целом — полки дают данные, сколько им боеприпасов надо. Артиллеристы дают данные, сколько снарядов им надо. Чтобы гражданские понимали, сколько автоматиков и пулек надо.
— Вы уже давно не там, полгода как в федеральном розыске. Но из чатов вас забыли исключить?
— Они забыли, да. У меня поменялся номер, они новый удалили, а про старый забыли.
Про то, как Олега самого обвинили в вымогательстве
— У нас там медсестра одна была. Как-то вечером она подошла, говорит: у меня здесь жених типа, у него ранение, а его хотят отправить уже туда, на передовую. Можно его отправить в Россию? Это потом уже выяснилось, что он за наркотики сидел. Ну, такой, золотая молодежь, скажем так. И чтобы вылезти оттуда, из тюряги, он подписал контракт. Приехал сюда. Не знаю, прессовали его, отбирали деньги у него или что. Может, мажориков и прессовали на самом деле, может, родители ему деньги присылали, он откупался, чтобы его на боевые задания не отправляли, чтоб живым остаться. В итоге он получил легкое ранение и попал в госпиталь. И не захотел назад возвращаться.
Бутылку взял — мне надо было ехать в Миллерово соседний с Червонопартизанском город на территории России × . Взял бутылку, приехал, пошел к начальнику госпиталя, познакомился. Говорю: вот, у меня медсестра замуж выходит, к тебе как раз отправлять будем. Посади его на поезд. Куда-нибудь туда — в сторону Самары пусть уедет. Ну и все. Потом оказалось, что там друг у него еще вот. Я говорю: ладно, где один, там и второй. В общем, они уехали.
По дороге из Миллерово в Самару эти два контрактника сбежали с санитарного поезда. После этого их обвинили в СОЧ — то есть самовольном оставлении части. Это уголовное преступление. Например, по обвинению в нем сейчас находится в розыске и наш герой. Все это происходило в сентябре 2024 года. Олег говорит, что после этого несколько месяцев ничего не слышал об этих сбежавших контрактниках.
— Позвонили мне эти, особисты, мол, надо подойти. Это в феврале уже было. Ну, я прихожу, а там в Тоцком эти, контрразведка, сидят… Частный дом такой обычный, забором обнесенный, отремонтированный. Позвонил, солдатик подошел, Союз, говорю, к Союзу. У него такой позывной, у особиста. Я захожу, иду такой, краем глаза вижу — со всех сторон на меня кидаются. Мордой в асфальт, руки там что-то, наручники. Завели в кабинет, посадили. Вы знаете, за что вы задержаны? Вообще, говорю, не представляю, за что я задержан. Вы задержаны за вымогательство. Два контрактника дали показания, что вы у них деньги вымогали. Я говорю: а что я с них вымогал? Они говорят: вот за то, чтобы их отправить сюда в Россию, вы вымогали с них деньги.
— Какую сумму, по их данным, вы вымогали у них?
— Миллион мне якобы дал один, миллион — второй, 600 тысяч — эта медсестра. То есть я миллионер. Я им говорю: ну, не то что это нелогично, это вообще… Ну, во-первых, она сама ко мне пришла, медсестра эта пришла ко мне. Во-вторых, я не вымогал у нее деньги, она сама меня просила. Я за ней не ходил, ничего. Как я мог вымогать? Ну, я работаю с ней, как я мог с нее деньги вымогать?
Сбежавших контрактников в конце концов поймали. Когда их допросили, они и дали эти показания против Олега. Сам Олег говорит, что пойманных контрактников особисты могли заставить дать показания против него и все это — часть запутанной интриги, затеянной против него командиром батальона. Тем не менее в ту ночь на допросе в контрразведке он подписал признательные показания — парадоксальным образом, в обмен на свободу.
— Поставили, грубо говоря, перед выбором: или я на все соглашаюсь, сотрудничаю, меня отпускают. Или — второй вариант — я ничего не подписываю, сижу здесь, меня закрывают вместе с этими в СОЧах, сижу, жду суда. Как мне на тот момент казалось, оптимальное решение будет на все согласиться, выйти отсюда, уже потом решать, что дальше делать. Эти, протоколы допросы… Они написали, что да, я получал, я подписал. Сейчас, говорят, тогда домой отвезем вас, никуда не уезжайте, сидите, на работу ходить не надо, на службу ходить не надо, сидите, ждете, когда вас вызовут к следователю.
Олег действительно несколько дней посидел в служебной квартире в Тоцком, а потом взял такси до Самары, а там сел на самолет и спокойно улетел за границу. Загранпаспорт — точнее, один из его загранпаспортов, еще на прежнюю фамилию — у него был на руках.
— Мне адвокат говорит: ты что ждешь, давай, рви когти.
— Страшно было границу переходить? Что сейчас какой-нибудь маячок на вас будет?
— Да не… А что, страшно, не страшно, какая разница?
— Что арестуют…
— Ну, и так и так арестовали бы.
С апреля 2025 года Олег официально находится в федеральном розыске по ч.3 статьи 337 УК РФ — самовольное оставление места службы.
— Олег, а вот вы меняли фамилию, причем дважды за свою жизнь. С чем это связано?
— Ну, у меня мама с папой развелись. Ну, я не буду подробности рассказывать там, что у них произошло, но мама это рассказала не так давно. И я поменял фамилию. А второй раз поменял фамилию, как это ни смешно, родилась дочь, и жена не захотела эту фамилию. Борисенко не нравилась, какая-то колхозная фамилия.
— Смотрите, Олег, я на самом деле внимательно изучала вашу биографию. У вас есть такой факт, что в 2016 году вы проходили процедуру банкротства.
— А, ну было. У меня была баня застрахована, банный комплекс. Сгорел он. И потом, как оказалось, юрист, который занимался оформлением документов, он неправильно что-то там застраховал, вот. Страховая компания отказалась выплачивать.
— Вы после этого еще брали кредиты…
— После это не брал. Мне и не могли дать после банкротства.
— Вы прямо сейчас висите на сайте судебных приставов, то есть у вас долги, которые…
— А, да это кредитные карточки. Это кредитки, наверное. Не возвращал, да. Не возвращал просто, и все.
Про мотивацию солдат и офицеров в армии
— Как вы считаете, в российской армии есть люди, которые пришли туда за какую-то идею?
— Очень мало. Я не знаю, из тысячи, из десяти тысяч человек, может, один пойдет там… Фанатик какой-то. Убьем, порвем хохлов и т. д. и т. п. Я только одного такого видел — и то он какой-то ненормальный, по-моему. А в основной массе, я говорю, почти 100%, все идут за деньги. Это контрактники. Офицеры, понятное дело, им деваться некуда. Сейчас в России с этой диктатурой… Шаг влево, шаг вправо — это попытка к бегству. Расстрел на месте.
— А как офицеры относятся к войне?
— Как к неизбежности. Родина приказала — пошли. А что там на кухне обсуждают сидят… Естественно, никому это не нравится. Никто не хочет погибать. Вот заставили. Деваться некуда. Куда ты денешься? Все зубы, блин, стиснули и… Да, все идиоты командиры. Нормальных я не видел.
— Получается, что солдаты плохие, офицеры плохие, как будто бы все очень плохо. Но тем не менее все-таки российское наступление идет?
— Ну, у нас народу больше, техники больше, вся страна работает на оборонку. Снаряды точить мы умеем и танки собирать. За счет людей и за счет техники, боеприпасов — да, прем как танк. Людей кидают, просто, блин, не считая людей. Горы трупов валяются. Как всегда у нас — людей много, шапками закидаем.